Священномученик Владимир (Рясенский)

Священномученик Владимир родился в 1891 году в городе Осташкове Тверской губернии в семье священника Федора Рясенского. По окончании Тверской Духовной семинарии он был рукоположен в сан священника к церкви села Ясенович Вышневолоцкого уезда. 2 сентября 1916 года о. Владимир по его прошению был переведен в храм погоста Волго Осташковского уезда. В двадцатых годах он служил в Знаменском храме в Осташкове. Много раз священника вызывали в ЧК и с угрозами требовали, чтобы он прекратил произносить проповеди, но каждый раз он отвечал: «Произносил и произносить буду».

В ноябре 1929 года скончался один из старейших священников Осташкова, бывший много лет благочинным, протоиерей Иоанн Бобров. Уважение к этому пастырю было столь велико, что отпевание собрало в храм почти весь город, пришли монахини Знаменского монастыря, многие рабочие завода, и шествие от собора до кладбища растянулось на полгорода. В соборе и затем на кладбище многие священники говорили проповеди в память почившего. Отец Владимир, в частности, сказал, что протоиерею Иоанну пришлось много претерпеть гонений от властей, он был одним из первых, кого власть стала преследовать, и еще в 1918 году он был приговорен к тридцати годам заключения. Арест, следствие и заключение пагубно отразились на здоровье о. Иоанна и способствовали приближению его кончины.

Подходил к концу 1929 год; распоряжением властей многие крестьяне и духовенство были заключены в концлагеря или расстреляны; служение священническое венчалось в те годы подвигом исповедническим и мученическим. И прошло совсем немного времени после похорон о. Иоанна, когда самому о. Владимиру пришлось исповедовать верность Богу и православию в узах.

Некий шорник, имевший в Осташкове мастерскую, чтобы избавиться от строгого надзора жены и ездить в Москву по своим делам и погулять с приятелями, придумал «уважительный» предлог для отлучек из дома. И решил, что лучше рассказать жене и шурину, рабочему кожевенного завода, что он ходит на тайные религиозные контрреволюционные собрания в Житный монастырь, что существует организация, называющая себя «Красный якорь», имеющая печать с изображением якоря. Собрания будто бы происходят в подвале монастыря, и для безопасности даже выставляются часовые. О чем говорилось на этих собраниях и кто состоял в «контрреволюционной» организации, шорник придумывать не стал. Однако, выслушав его объяснения и видя, что теперь наступило время, когда все газеты и власти в своих распоряжениях говорят о контрреволюции, шурин обо всем написал в Осташковское ГПУ и в конце декабря 1929 года был вызван к следователю для допроса, на котором подтвердил все ранее сообщенное.

Тогда же был вызван для допроса заведующий рыбными промыслами в Осташкове — вероятно, по близости расположения его конторы к монастырю. Он показал, что хорошо знает председателя церковного совета монастыря Дмитрия Мельникова, который еще в 1927 году предлагал на церковном собрании добиться от властей разрешения на устройство крестного хода в Нилову пустынь. По его инициативе собирались для Ниловой пустыни пожертвования. Дмитрий Мельников был противником обновленцев и в 1929 году на Ильин день устроил крестный ход без разрешения властей, только ради того, чтобы народ не шел к обновленцам. После категорического запрещения крестных ходов в Нилову пустынь Дмитрий Мельников от лица благочиннического совета подал властям ходатайство о разрешении крестных ходов из всех городских церквей Осташкова в Житный монастырь. Такое разрешение было ему выдано, но затем административный отдел забрал разрешение обратно. Во время погребения протоиерея Боброва священники устраивали панихиды и собрания в соборе в течение четырех дней, когда говорились антисоветские проповеди и, в частности, священником Владимиром Рясенским, а сами похороны были приурочены к вечернему времени, чтобы освободившийся от работы народ смог принять в них участие.

В 1930 году после опубликования в газетах интервью митрополита Сергия председатель церковного совета Дмитрий Мельников обратился с просьбой к одному из членов церковного совета, который был знаком с членом Синода митрополитом Серафимом (Александровым), чтобы выяснить, каковы, по мнению Синода, будут последствия этого интервью. Кроме того, посланец должен был через митрополита Серафима сообщить Священному Синоду о положении церковных дел в Осташкове, о том, что одну церковь Знаменского монастыря власти уже отобрали, что от соборного причта потребовали уплаты огромного налога, что часть монастырских помещений, где ранее размещались келии, власти отобрали и поселили в них рабочих. Положение таково, что если не удастся выплатить налоги за пользование собором, это грозит закрытием его и уничтожением монастыря. Все это посланец должен был изложить митрополиту, испросив у него совета. По приезде из Москвы посланец рассказал о своем посещении митрополита Серафима.

Это ли как свидетельство активности верующих в Осташкове, или решимость местного ГПУ исполнить постановление Политбюро по беспощадному аресту духовенства и церковников, но через непродолжительное время, летом 1930 года, ГПУ арестовало председателя церковного совета Дмитрия Мельникова, а затем еще несколько человек, принимавших деятельное участие в церковной жизни, и среди них священника Владимира Рясенского.

Во время заключения в тюрьме о. Владимира жестоко мучили, били, вырывали на голове волосы по волоску, но священник остался тверд в своем исповедании — не отрекся от Бога и не признал себя виновным в вымышленных преступлениях. Мужество его было удивительным. На заданные вопросы о знакомых ему священнослужителях о. Владимир отвечал: «Священнослужителей знаю, но разговоров на политические темы мы никогда не вели. Я лично — аполитичен и вопросами политики не интересуюсь; что касается Эклунда, то его я знаю как регента, в его доме я никогда не бывал и разговоров с ним не вел». Это все, что услышали следователи ГПУ от священника, но продолжали допрашивать, добиваясь, чтобы он оговорил себя и других. Но помнил священник слово Христово: от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься, и на вопросы следователей отвечал сдержанно: «Мельникова я знаю как церковного старосту нашего собора и бываю у него только по службе, в Пасху и Рождество я приглашался к нему в дом. Я никогда не вел разговоров на темы о советской власти. В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю».

23 декабря 1930 года следствие по делу священника, церковного старосты и нескольких мирян было закончено, на следующий день было составлено обвинительное заключение. Кроме священника, обвинялся Николай Ефимович Росляков — глубоко верующий человек, врач, выпускник медицинского факультета Московского университета. До войны 1914 года работал в Селижаровской земской больнице, а когда началась война, сразу ушел на фронт врачом в действующую армию, откуда вернулся только в 1919 году и поступил в Осташковскую больницу. В 1923 году он был арестован и приговорен к одному году принудительных работ за так называемую антисоветскую деятельность, ему было запрещено занимать должность врача в советских лечебных заведениях. Николай Ефимович стал лечить частным образом, что при его известности в городе никак не повлияло на его положение практикующего врача, и к нему так же, как и раньше, шли самые разные люди, включая партийных чиновников. Теперь его обвиняли среди прочего в том, что «сидя на балконе своей квартиры, он на флейте наигрывал "Боже, царя храни", а когда его спросили: "Что вы играете?" — он ответил: "Я выдуваю оставшиеся ноты и подготовляюсь к исполнению "Интернационала"». Как-то к нему на прием пришел человек и, ожидая в комнате, он не снял шапки, тогда врач сказал ему: «Здесь не исполком и не кабак, и сними свой колпак». Однажды некий отец пригласил Николая Ефимовича к своему больному сыну, прося, чтобы врач на дому сделал операцию. Николай Ефимович спросил больного: «Ты комсомолец?» Тот ответил отрицательно, и врач попросил показать крест, но креста, по-видимому, не было, и Николай Ефимович на это сказал: «Пойдешь воевать за китайцев».

В контрреволюционной деятельности был обвинен регент собора Константин Алексеевич Эклунд. Малым ребенком он был отдан обучаться пению сначала в хор Исаакиевского, а затем Казанского соборов в Санкт-Петербурге. Окончил в Санкт-Петербурге музыкальную школу и был приглашен регентом в Осташков. Его обвиняли в том, что в его квартире велись разговоры на политические темы, к которым он относился сочувственно.

Староста храма Дмитрий Мельников обвинялся в том, что выражал недовольство советской властью, хвалил прежние порядки и жизнь, жалел сосланных в ссылку, помогая им деньгами, говоря о них, что они — невинные жертвы коммунистического террора. Кроме того, протестовал против закрытия Преображенского храма и посылал с жалобами в Москву в Синод своего секретаря. Уже находясь в камере, он будто бы распространял среди заключенных слухи, что в колхозах люди голодают и хорошо ныне только колхозному начальству из коммунистов, которые живут, как бывшие помещики. У них на столах и свинина, и гусь, и курица, а остальным колхозникам нечего есть.

Шорник Павел Александрович Акимов был обвинен в том, что сам наговорил и напридумывал на себя, но только все придуманное следователь ему засчитал за правду.

Отца Владимира обвинили в том, будто бы он говорил: «Разложение религии соответствующими органами власти ведет к падению культуры народа и гибели России. Властители подзаборные и евреи занимаются грабежом богатой страны и сплавляют эти богатства за границу, этими же богатствами они откупаются от темных рабочих масс и тратят большие деньги на пропаганду».

Никто из обвиняемых не признал себя виновным в возводившихся на них государственных преступлениях, следственный материал не выдерживал ни малейшей критики, и уполномоченный ОГПУ решил, что «настоящее: дело нецелесообразно направлять на рассмотрение открытого судебного заседания, а потому направить его для внесудебного рассмотрения в Особое Совещание при Коллегии ОГПУ». Тройка ОГПУ через несколько дней, 26 декабря 1930 года, приговорила врача Николая Рослякова к десяти годам заключения в концлагерь, священника Владимира Рясенского и регента Константина Эклунда — к пяти годам заключения в концлагерь, Павла Акимова — к трем годам заключения, старосту Дмитрия Мельникова — к пяти годам ссылки в Северный край. 30 января 1931 года священник, регент и двое мирян были отправлены этапом в концлагеря Мариинска.

Тяжелые условия следственной тюрьмы в Великих Луках, путешествия по пересыльным тюрьмам и непосильная работа в концлагере привели к тому, что отец Владимир Рясенский через полтора года скончался. Священник умер в день праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, 4 декабря 1932 года.

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.