Священномученик Владимир Амбарцумов

Священномученик Владимир Амбарцумов родился 20 сентября 1892 года в Саратове. Его отец, Амбарцум Егорович, происходил из города Шемахи Бакинской губернии и был почетным гражданином этого города, одним из сподвижников основателя обучения глухонемых в России Федора Андреевича Рау. Первая жена Амбарцума Егоровича умерла при родах, оставив мужу трех малолетних детей. После ее смерти он переехал в немецкую колонию Сарепту под Царицыном в поисках воспитательницы для осиротевших младенцев. В местной кирхе ему порекомендовали благочестивую девицу из лютеранской семьи Каролину Андреевну Кноблох; она согласилась взять на себя заботы о детях Амбарцума Егоровича и со временём стала его женой. Во втором браке у него родилось еще трое детей, младшим из которых был Владимир. Детей воспитывали в лютеранской вере.

Дочь священномученика Владимира, Лидия Владимировна Каледа, пишет: «Для старшего поколения родственников отца Владимира были характерны духовные искания и активная общественно-религиозная жизнь... В роду Кноблох были миссионеры, страдавшие от иноверцев. Сама Каролина Андреевна была глубоко верующей и вышла замуж из-за сострадания к овдовевшему Амбарцуму Егорычу и его трем осиротевшим детям... Родная сестра Каролины Андреевны, Ольга, принимала активное участие в жизни Сарептской лютеранской общины, за что в середине 30-х годов высылалась в Вятку... Активная религиозная жизнь была характерна и для рода Амбарцумовых. Брат Амбарцума Егорыча, Саркиз, был видным религиозным деятелем в Армении».

В Саратове, по семейному преданию, Амбарцум Егорович содержал частную школу для глухонемых. Будучи человеком милостивым, нестяжательным (детей бедняков он учил безвозмездно) и, по-видимому, непрактичным, он не смог справиться с финансовыми трудностями и разорился. Из Саратова семья Амбарцумовых в конце 1890-х годов переехала в Москву и поселилась на Шаболовке. Владимир поступил учиться в Московское Петропавловское училище при Петропавловской лютеранской церкви, находившееся в Петроверигском переулке.

Володя был резвым и смелым мальчиком. Однажды во время ледохода он на спор перебежал по льдинам Волгу около Саратова. Другой раз на пари пролежал под проходящим поездом. Он «с ранних лет... очень любил природу, много бродил по лесам, хорошо знал пение птиц; имея прекрасный слух, умел вторить любой птице. Он их любил особенно и всегда мечтал иметь целое окно птиц. В лесу он всегда слышал пение птиц и сразу определял, какая поет, и удивлялся, что мы этого не слышим. Охотником папа никогда не был. В юности у него была собака терьер-фокс Дорон, спасенная им от мучивших его мальчишек. Дорон был очень умным псом и очень любил папу. Папа научил его всяким фокусам, в частности лазанью по деревьям за кошками... Папа был очень музыкальным, умел играть на скрипке, фисгармонии и хорошо пел. Видимо, его музыкальность способствовала изучению иностранных языков. Он знал греческий, латынь, английский и немецкий».

В училище Владимир увлекся физикой, особенно электричеством. Дочери он показывал круглую дыру под окном в доме на Шаболовке, которую некогда пробил, соорудив электрическую «пушку». Своей «сестре Наташе он часто подсовывал какие-нибудь электроды, и ее било током, он довел ее до того, что при виде какого-нибудь блестящего предмета она с криком убегала».

После окончания училища в 1911 году юноша поступил в Московский Императорский университет, где проучился полтора года. В марте 1913 года по настоянию матери он переехал в Германию, чтобы продолжить образование в Берлинском университете, считавшемся лучшим в мире по техническим наукам. В Берлине он жил у родственников Каролины Андреевны, а средства на учебу зарабатывал частными уроками. Здесь Владимир познакомился с христианским студенческим движением, целью которого была проповедь слова Божия среди молодежи, а основной формой деятельности — изучение Евангелия в небольших кружках. Владимир Амбарцумович стал активным членом движения и, возможно, уже тогда перешел в баптизм. Позднее он говорил: «Баптизм — это первый класс, но нельзя всю жизнь ходить первачком».

Отъезд его из Берлина, как пишет дочь, «был знаменательным. Проснувшись утром, он неожиданно почувствовал, что надо срочно возвращаться в Россию. Поезд из Берлина в Россию шел, огибая город, и имел несколько остановок. Когда отец принял решение ехать на родину, поезд уже отходил от первой станции. Папа успел окончить свои дела и на последней станции сел в этот последний или предпоследний поезд из Германии в Россию накануне первой мировой войны».

Образование он продолжил на физико-математическом факультете Московского университета. В те годы в университете также существовал христианский студенческий кружок, и Владимир принял активное участие в его деятельности. В России в христианское студенческое движение входила и православная интеллигенция. В кружке он познакомился с Валентиной Георгиевной Алексеевой, на которой женился в 1916 году. «Родители решили всю свою жизнь посвятить проповеди слова Божия»,— пишет Л. В. Каледа.

Владимир Амбарцумович был талантливым физиком, и его ждала блестящая карьера, однако после окончания университета в 1917 году он оставил научную деятельность, стал зарабатывать на жизнь частными уроками и продолжал трудиться в кружке. В 1917 году у Амбарцумовых родился сын Евгений, в 1919 году — Виктор. В конце 1919 года из-за голода в Москве семья переехала в Самару, где Владимир Амбарцумович сблизился с Владимиром Филимоновичем Марценковским (+ 1970 г.), по благословению Патриарха Тихона проводившим активную проповедническую деятельность среди учащейся молодежи. Здесь Владимир Амбарцумович организовал около десяти христианских кружков, в каждый из которых входило от десяти до пятнадцати человек. Собрания кружков вначале устраивались на частных квартирах, а затем был приобретен дом, в одной половине которого поселилась семья Амбарцумовых, а в другой проводились занятия и собрания кружков. За активную деятельность по организации молодежного христианского движения проповедник в 1920 году был арестован и перевезен в Москву. Это был его первый арест. Через пять недель его освободили из заключения с подпиской о невыезде из столицы. Жена навещала его в Москве, а после смерти в 1921 году сына Виктора переехала к нему со старшим сыном.

Восстановив связь с московским студенчеством, Владимир Амбарцумов организовал новый христианский кружок. В Кречетниковском переулке (снесен в связи со строительством Нового Арбата) нашли брошенный дом и силами студентов привели его в порядок. Здесь поселились Амбарцумовы и наиболее активные члены кружка и проводились занятия с молодежью по изучению Евангелия. В начале 1920-х годов христианское студенческое движение получило развитие во многих городах России. Его объединяющим центром стал Центральный комитет христианских студенческих кружков, председателем которого был избран Владимир Амбарцумович. Комитет вел организационную работу, устраивал съезды представителей кружков (последний легальный съезд проводился в 1924 году).

В 1922 году в семье Амбарцумовых родилась дочь Лидия, а 24 мая следующего года умерла от пищевого отравления Валентина Георгиевна. Перед смертью, прощаясь с мужем, она говорила: «Володенька, я умираю. Но ты не очень скорби обо мне. Я только прошу тебя: будь для детей не только отцом, но и матерью. Поручаю тебе их, и Женечку, и Лидочку, и Никиту» (Никита был приемным сыном Амбарцумовых; впоследствии он нашел своих родственников и уехал на родину в Чувашию). Времена будут трудные. Много скорби будет. Гонения будут. Но Бог даст сил вам, и все выдержите...»

«Папа очень любил маму,— пишет Л. В. Каледа,— и часто повторял, что не знает, где кончается он и где начинается она. Очень переживая смерть супруги, папа, как мне рассказывали его друзья, внешне держался спокойно».

Похороны Валентины Георгиевны пришлись на Троицкую родительскую субботу и проходили необычайно торжественно: «Все были в белых платьях и пели песнопения. На могиле много говорили о маме, говорил и папа». Через много лет, уже будучи священником, отец Владимир исповедовал человека, который рассказал ему, что толчком, послужившим его приходу к вере, было необычное зрелище: похороны а все одеты как на торжество, все радостные и все поют... «Это были похороны моей жены!» — сказал отец Владимир. Незадолго до смерти Валентина Георгиевна беседовала со своей подругой о заупокойных молитвах. Обе они были баптистками и отрицали значение этих молитв. На сороковой день после кончины Валентины Георгиевны эта подруга увидела ее во сне и стала рассказывать усопшей о ее муже и детях, но та сказала: «Это не то, а вы молитесь за меня? Молитесь, молитесь, это нужно».

«После смерти мамы нас сперва хотели разобрать и взять к себе разные друзья и родственники, но, чтобы сохранить семью, нас стала воспитывать и отдала нам всю свою жизнь ее очень близкая подруга, Мария Алексеевна Жучкова, считавшая мою маму своей духовной матерью. Мария Алексеевна всегда была православной. Это был великий человек, пожертвовавший для нас своей личной жизнью и счастьем иметь своих детей, чтобы мы не остались сиротами. Для меня она стала «мамой». Вскоре после смерти мамы Женя как-то сказал Марии Алексеевне: «Я бы тоже стал вас звать мамой, но боюсь, что надо мной будут смеяться». «Мама» очень расстроилась, что Женя так скоро забыл мать, но папа ее успокоил: «Что вы хотите от ребенка, ему нужна мать». Так она стала матерью для нас обоих. Жене сказали, что, если он хочет, он может звать ее мамой. Но так как родители, то есть папа и «мама», были на «Вы», то, видимо, от этого у нас в семье к папе обращались на «ты», а к «маме» на «Вы». От нас никогда не скрывали, что мама умерла, и мы всегда, как я себя помню, ездили 24 мая на ее могилу на Ваганьковское кладбище...

О папе было предсказано, что он будет священником (священство ему предсказала блаженная Мария Ивановна (+ 1931 г.) из Дивеева, где первый раз он был еще до перехода в Православие), поэтому Мария Алексеевна, зная, что второженец не может быть священником, отказалась выйти за него замуж. Еще она боялась быть нам мачехой, если будут свои дети... Об этом разговор у них был только один раз. Больше отец к этому вопросу никогда не возвращался...»

После смерти жены Владимир Амбарцумович целиком посвятил себя работе в кружке и жил в основном на его средства (время от времени он находил работу, не требовавшую от него большой отдачи: в 1922-1923 годах состоял на службе в Рентгеновском институте, а в 1923-1924 годах — в Союзе коммунальников). До 1924 года христианские студенческие кружки пользовались всеми правами легальных общественных организаций, проводили публичные лекции на религиозные темы, в том числе и в Политехническом музее. В 1924 году деятельность христианского студенческого движения была запрещена советской властью, и многие его руководители были готовы подчиниться запрещению, но Владимир Амбарцумович рассудил иначе. Он считал, что в такое сложное и бурное время, какими были послереволюционные годы, христианское просвещение в России необходимо, и продолжил деятельность нелегально. Занятия проводились на частных квартирах; собирались членские взносы, организовывались съезды представителей кружков (последний состоялся летом 1928 года в Подмосковье).

Вслед за запрещением на движение обрушились репрессии, и проповедник чудом избежал ареста. Однажды он ночевал в доме Николая Евграфовича Пестова (1892-1978 гг., известный православный писатель) куда с ордером на обыск и арест пришли сотрудники ОГПУ. Чекист, проводивший обыск, не знал, что перед ним председатель студенческого движения; он продержал его всю ночь и рано утром отпустил, арестовав только хозяина квартиры. Владимир Амбарцумович пошел по Москве от одних друзей к другим, но у всех в этот ранний час горел свет — шли обыски. Проходив по городу до открытия парикмахерских, он сбрил бороду и усы, постриг волосы, затем сменил обычные очки на пенсне.

После этого случая он полностью перешел на нелегальное положение — уволился с гражданской службы и не имел постоянного места жительства. «Мы в то время жили в Манихино,— вспоминает дочь,— в каком-то барском доме. «Маме» сообщили, что папа ждет ее на поляне. Она пришла туда и видит, что там сидит какой-то совсем чужой человек, с большим трудом она узнала в нем папу... Ночевал в это время он у друзей, иногда снимал на короткое время какую-нибудь комнату. Нередко бывало, что, войдя в какой-нибудь дом, при выходе он одевал другую одежду, чтобы быть менее узнаваемым... А мы в это время молились об отце: «Господи, дай, чтобы папа опять был с бородой».

Несмотря на опасность положения, он продолжал работу в кружке. В эти годы под его непосредственным руководством занимались Николай Овчинников (впоследствии иеросхимонах Нектарий, служивший в соборном храме Ельца), Валерий Поведский (впоследствии священник Таллиннской епархии), Василий Евдокимов (впоследствии священник Ташкентской епархии), врач Сергей Сергеевич Утешев, психиатр Дмитрий Евгеньевич Мелихов.

В середине 1920-х годов среди близких знакомых Владимира Амбарцумовича появилось много православных; тогда же он познакомился с отцом Валентином Свенцицким, оказавшим большое влияние на его духовную жизнь. В 1925 году в Никольской церкви на Ильинке отец Валентин крестил детей, а в начале следующего года и их отец принял Православие. («В Манихино «мама» нас водила в церковь, но никогда не причащала, что очень смущало священника (мы же были некрещеные). Папа, видя скорбь «мамы», решил нас крестить до своего присоединения к Православию».) Став прихожанином Никольского храма на Ильинке, Владимир Амбарцумович сразу включился в жизнь прихода, начал прислуживать и читать в церкви, принял участие в организации и осуществлении паломничеств в Дивеево и Саров. (В эти годы он жил на средства, получаемые от частных уроков по немецкому языку и общеобразовательным предметам.)

В конце 1927 года он, как ставленник протоиерея Валентина Свенцицкого, был направлен в город Глазов к епископу Ижевскому Виктору (Островидову) и 4 декабря в кафедральном Преображенском соборе рукоположен во диакона, а 11 декабря — во иерея и определен на служение к Георгиевской церкви Глазова. Через две недели отец Владимир был перемещен на службу в Московскую епархию и назначен настоятелем московского Князе-Владимирского храма в Старосадском переулке. Вторым священником в храме был отец Сергий Барделиус (впоследствии иеромонах Феодор, погиб в 30-х годах в заключении).

С этого времени началось непродолжительное открытое служение Церкви священномученика Владимира. По свидетельству прихожан Владимирского храма, он служил вдохновенно, особенно в праздники. Как писал протоиерей Глеб Каледа, бывший духовным сыном отца Владимира, «праздничные богослужения его были благоговейным восторгом, который охватывал весь храм». Проповедовал он «живо и доходчиво»; особенно большое влияние оказывал на молодежь и подростков; «как пастырь он, казалось, был создан прежде всего для них».

В 1928 году отец Владимир разошелся с отцом Валентином Свенцицким из-за крайних неповиновенческих взглядов последнего и перешел под духовное руководство архимандрита Георгия (Лаврова). Декларация от 29 июля 1927 года митрополита Сергия (Страгородского) вызвала резкий протест у отца Валентина; после ее выхода он почти до самой своей кончины не признавал духовной власти митрополита Сергия. Отец Георгий, напротив, убеждал своих духовных чад не вносить новых разделений в Церковь, и без того бедствующую, и остался на стороне Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. В мае 1928 года отец Георгий был арестован и после вынесения приговора выслан в Казахстан, в поселок Кара-Тюбе.

В эти годы отец Владимир был близок с епископом, впоследствии митрополитом, Мануилом (Лемешевским, ( 1968 г.), который часто служил в храме Святого князя Владимира; с отцом Сергием Мечевым (расстрелян в 1941 году; с Сергеем Алексеевичем Никитиным, впоследствии епископом Калужским и Боровским Стефаном (+ 1963 г.). Летом 1928 года по просьбе священника Василия Надеждина, с которым у него также сложились близкие отношения, он временно служил в храме во имя Святителя Николая у Соломенной Сторожки. Отец Василий после продолжительной болезни уехал лечиться на кумыс, доверив отцу Владимиру своих духовных чад. Тот в короткое время расположил к себе прихожан Никольского храма своей деликатностью и полным отсутствием желания «завоевать» их сердца, принадлежавшие другому пастырю.

В 1929 году Князе-Владимирский храм был закрыт. Оставшись без места, отец Владимир с сыном пытался проехать к отцу Георгию в Кара-Тюбе, но из-за голода и болезни сына был вынужден вернуться в Москву. Дочь вспоминает, что при отъезде отца она «так плакала, что папа полдороги, к недоумению Жени, не мог прийти в себя». Когда же они вернулись, она радовалась и говорила, что Господь услышал ее молитвы и вернул папу.

В октябре отца Василия Надеждина арестовали и сослали в Кемский концлагерь, и 19 февраля 1930 года он скончался в Кеми, перед кончиной написав письмо своим духовным детям и отцу Владимиру, прося его возглавить осиротевший приход. Отец Владимир откликнулся на эту просьбу и стал настоятелем храма Святителя Николая у Соломенной Сторожки; вместе с ним служил отец Михаил Шик, впоследствии принявший мученическую кончину в Бутове 27 сентября 1937 года.

Община Никольского храма, созданная в 1920-е годы отцом Василием, была известной в Москве. Храм посещало много молодежи; прихожане, в основном жители поселка при Сельскохозяйственной академии, занимались преимущественно наукой. Когда после революции запретили преподавание Закона Божия в школах, группа профессоров академии обратилась к отцу Василию с просьбой организовать религиозно-нравственное воспитание их детей. Батюшка часто проповедовал, не жалея сил для того, чтобы уберечь свою паству от соблазнов безбожного времени. Он создал прекрасный молодежный хор, устраивал беседы об основах православного вероучения, посещал с молодежью концерты классической музыки, разбирал литературные произведения.

Отец Владимир сумел сохранить и укрепить никольскую общину. Его службы и проповеди собирали полный храм. Прихожанам запомнились беседы на темы апостольских посланий и Евангелия; они были содержательными и поучительными, но более рациональными, чем проповеди отца Василия. Со свойственной ему ревностью священномученик Владимир заботился о благолепии храма, уделял много внимания церковному хору. Обладая прекрасным музыкальным слухом и красивым голосом, он хорошо знал и любил богослужебное пение и часто обсуждал с регентом предстоящие службы, выбирая соответствующие песнопения. Он считал, что в храме ничто не должно отвлекать внимание от молитвы. Как-то он сказал регенту правого хора Ольге Павловне Шпор: «Выхожу на амвон, смотрю на ваш хор — цветник, а не церковный клирос: платочки и шапочки всех видов, цветов и узоров». После этого девушки-певчие стали надевать черные платки, и хор внешне воспринимался как единое целое.

Священномученик Владимир «был высокого роста с черными длинными волосами, всегда с бородой, и в молодости тоже». Он обладал твердым, не терпящим компромиссов характером и в то же время был очень миролюбив и не переносил ссор. С каждым человеком, за очень редким исключением, он разговаривал как с самым важным и дорогим. Он запечатлелся в памяти духовных детей как очень цельная личность; окружающих всегда поражал сосредоточенный взгляд его темно-карих глаз; трудно было представить у него хаотическое блуждание мыслей, как это бывает у большинства людей. Он мог сосредоточенно молиться среди шума и суеты; его близкие, у которых он нередко жил, вспоминают, как он подолгу молился, стоя в углу комнаты, в которой жизнь шла своим чередом: кто-то разговаривал, ел, спал и т. л «Вспоминая его, — писал протоиерей Глеб Каледа, — стыдно оправдываться и слушать оправдания других, что не было условий для молитвы».

Весной 1931 года благочинный предложил духовенству следовать формуле поминовения властей введенной Временным Патриаршим Священным Синодом при Заместителе Патриаршего Местоблюстителя митрополите Сергии, и определить свое отношение к июльской Декларации 1927 года. В случае несогласия предлагалось уволиться на покой, чтобы не подпасть под запрещение в священнослужении. Отец Владимир признавал иерархическую власть митрополита Сергия, но сомневался в каноничности его местоблюстительства, хотя и не решался его отрицать, поэтому он принял решение выйти за штат и в сентябре 1931 года поступил на службу в Научно исследовательский институт птицеводства заведующим группой измерительных процессов.

Находясь на гражданской службе, он продолжал активную духовно-религиозную работу: руководил своими духовными детьми, совершал службы в домах наиболее близких из них, исповедовал, занимался с молодежью. Не имея возможности часто встречаться с духовными детьми, он прикреплял духовно неопытных чад к духовно и жизненно зрелым.

Сам испытав тяготы лишенства, отец Владимир разыскивал семьи репрессированных и организовывал им постоянную материальную помощь. В то время он имел неплохой заработок, значительную часть которого отдавал неимущим, ограничивая потребности своих собственных детей, оставляя самый минимум и не допуская никакого излишества.

«Помню, у меня были туфли, — пишет Л. В. Каледа,— а кто-то подарил мне синие резиновые тапочки, папа их у меня отобрал и отдал нуждающейся семье». Своих духовных детей, имеющих достаток, он благословлял помогать семьям лишенцев, требуя, чтобы помощь поступала регулярно в договоренном объеме и в четко определенный срок.

Среди семей, которым помогали отец Владимир и его духовные дети, были семьи отца Василия Надеждина; отца Михаила Соловьева, впоследствии архиепископа Тихвинского Мелитона (+ 1986 г.); отца Сергия Сидорова, принявшего мученическую кончину в Бутове 27 сентября 1937 года, и др.

Дочь вспоминает, как в начале 30-х годов они с отцом ходили по Сергиеву Посаду и искали семью отца Владимира Медведюка, «с которым папа, видимо, был достаточно хорошо знаком, так как они одно время служили в соседних храмах».

5 апреля 1932 года отец Владимир был арестован органами ОГПУ как «активный участник Всесоюзной контрреволюционно-монархической организации «Истинно Православная Церковь». На допросе он дал следующие показания:

«...Формулу, введенную Сергиевским Синодом, о поминовении властей я считал для себя неприемлемой (как новшество) и поэтому ее не употреблял. Это, в частности, было одним из мотивов моего ухода от священнической деятельности. Как верующий человек я, естественно, не могу разделять политики соввласти по религиозному вопросу... Фамилии своих знакомых предпочитаю не называть, дабы не навлечь на них неприятностей... Ведя организованную работу среди молодежи, я ставил перед собой задачу удовлетворения их личных запросов, в духе христианского понимания жизни. Это были частью из числа прихожан церкви Соломенной Сторожки, частью — не прихожане. Организованной эту работу понимать следует в том смысле, что отношения эти были результатом личного доверия, дружбы. Постепенно эти люди от меня отошли — в силу моей загруженности и намерения оставить эту деятельность. По социальному признаку это были, главным образом, советские служащие, преимущественно женщины. Повторяю, что назвать персонально этих людей я отказываюсь по моральным и религиозным причинам...» В обвинительном заключении, составленном в июне 1932 года, ему инкриминировалась «контрреволюционная работа среди молодежи». Фактически же арест был связан с непризнанием декларации митрополита Сергия. По этому делу было арестовано более ста человек духовенства и мирян, не поминающих митрополита Сергия, в том числе и большая группа прихожан Соломенной Сторожки.

Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ СССР 7 июля 1932 года священномученик Владимир был приговорен к высылке в Северный край сроком на три года, но затем было постановлено приговор считать условным и обвиняемого «из-под стражи освободить», о чем ходатайствовало руководство Академии наук, где он в то время работал.

После освобождения отец Владимир продолжал работать научным сотрудником в ряде научно-исследовательских организаций, занимался разработкой и конструированием различных приборов и установок, имел авторские свидетельства на изобретения. «Помню, он что-то паяет, а потом ходит дует куда-то в трубку. Так он сделал мне маленькую железную чернильницу «невыливайку», так как в школе не было чернил и мы носили их из дома в пузырьках или стеклянных чернильницах и, кувыркая их, вечно обливались чернилами. Вместе с владыкой Мануилом он увлекался инкубаторами, и курами. У меня с Женей были свои куры, для которых папа сделал специальный курятник из фанеры с гнездами и специальной поилкой из перевернутой бутылки».

До зимы 1934-1935 годов отец Владимир не имел возможности жить со своими детьми, которых очень любил. Дети с Марией Алексеевной жили в Подмосковье, снимая комнаты то в одном, то в другом месте, а отец Владимир скитался из квартиры в квартиру по своим московским друзьям. Иногда, войдя в чей-нибудь дом, он видел, что там и так много народа, и уходил, ища пристанища на ночь в другом месте. Соскучившись по семье, он ехал ее навещать, говоря: «Я поехал в Лидино» — так по имени дочери он называл места, где жил и дети.

«Когда папа священствовал,— вспоминает Лидия Владимировна,— то мы были лишенцами, не получали карточек и не могли поступать в институт. Папа привозил продукты из Москвы, то, что нам собирали на приходе — собирали, урывая от себя». Когда дети подросли, он старался приезжать регулярно, хотя бы раз в неделю, занимаясь их воспитанием и образованием. «Помню, мы с Женей «делили папу» по часам, и иногда когда Женино время кончалось и он не отходил от папы, говоря: «О чем тебе с Лидой говорить, только о куклах», а я плакала».

Отец Владимир читал с детьми Слово Божие, с каждым отдельно. Кроме того, он учил дочь обиходному пению, а с больным сыном, не имевшим возможности посещать школу, занимался физикой и математикой. Полученных в это время знаний Евгению было достаточно, чтобы, когда он стал студентом-филологом, подрабатывать себе на жизнь репетиторством по физике и математике.

В 1933 году повсеместно проводилась паспортизация, и отцу Владимиру для получения паспорта пришлось уехать на год в город Россошь. В 1934 году он возвратился в Москву и устроился на работу в Институт климатологии в поселке Кучино. Здесь он снял две комнаты, в которых поселился вместе с детьми и Марией Алексеевной; затем им представилась возможность переехать в Никольское — ближе к Москве.

«Эти годы были для меня самыми счастливыми,— пишет Л. В. Каледа, — папа жил всегда с нами. Наконец пришла возможность привести нашу фисгармонию, и папа с наслаждением играет на ней и поет духовные и церковные песнопения, «песни Сиона» — песни и гимны студенческого кружка: «Непобедимое дано нам знамя, среди гонений его вознесем, Бог нас в любовь приобрел! Себе вечно, и нам победу дает Христос»...

Папа, сам будучи с рождения не православным, очень всегда просил «маму» держать православный быт в доме. Все церковные праздники у нас; отмечались, конечно, хождением в церковь, а также праздничным столом, на который «мама» была мастерицей, несмотря на скудость продуктов...

В церковь мы ходили в «Салтыковке» (храм в честь Почаевской иконы Божией Матери у станции Салтыковка).

Папа обычно стоял в алтаре. В неделю Святых отцов перед Рождеством папа всегда читал Апостол и очень подчеркивал слова «ВЕРОЮ...» (Евр. 12, 36-39). И теперь в этот день я всегда почти со слезами вспоминаю своего отца, так как это чтение подходит к его жизни: «Друзии же руганием и ранами искушение прияша, еще же и узами и темницею... И сии вси поспешествовани бывше ВЕРОЮ...»

В середине тридцатых годов отец Владимир стал духовным сыном иеромонаха Данилова монастыря Павла (Троицкого), почившего в 1992 году, после долгих лет жизни в затворе. Вместе с ним у отца Павла окормлялась и вся семья.

В августе 1937 года начались массовые аресты. «Каждое мгновение мы ждали ареста папы. Вечерами и ночью мы прислушивались к каждому автомобильному сигналу». В ночь с 8 на 9 сентября сотрудники НКВД явились в дом на окраине села Николо-Архангельское, неподалеку от Москвы, где в то время в двух маленьких проходных комнатках жила семья Амбарцумовых. Отец Владимир с сыном спали в сарае и, услышав стук, стали переговариваться, спрятано ли облачение. Пришедшие прошли на голоса в сарай, нашли облачение и предъявили ордер на арест. Начался обыск. Следователь искал священные сосуды и антиминс. Он с радостью хватал каждую шелковую тряпочку и все спрашивал: «Где это?» (он забыл слово «антиминс»). Но по слову Церкви: «Яко одушевленному Божию Кивоту, да никакоже коснется рука скверны» — святыни остались не оскверненными. Антиминс был спрятан внутри старой фарфоровой керосиновой лампы, которая стояла на шкафу. Священные сосуды — в вещах на чердаке. Следователи стали подниматься на чердак, но, видимо, устали и вернулись с половины лестницы. Забрали много всяких бумаг, писем, книг, молитвенники, комплект облачений, наперсный серебряный крест. Хотели забрать медальон с частицей мощей святителя Николая, отложили его с другими вещами на стол, но Евгений потихоньку забрал его и спрятал.

«Мы собрали папе какие-то вещи и положили их в наволочку. Папа вышел из дома, мы его провожали. Когда проходили садом, я сорвала яблоко и подала папе. «Не надо»,— сказал следователь. «У вас есть дети? — оборвала его «мама».— Так дайте же детям проститься с отцом». Священномученик Владимир попросил прощения у хозяйки дома за беспокойство. Она сказала, что давно поняла, что он священник. Это была простая верующая женщина. Дети проводили отца до железнодорожной линии, дальше их не пустили. С платформы он помахал рукой и сел вместе с сопровождающими в поезд...

«Утешайтесь надеждою, в скорби будьте терпеливы, в молитве постоянны»,— было написано на пасхальном яичке, присланном отцом Павлом (Троицким) Лидии Амбарцумовой на Пасху 1938 года. Отец Владимир был заключен в Бутырскую тюрьму. Допрашивали его 20 и 21 сентября и 12 октября 1937 года:

«— В каких контрреволюционных организациях, когда и где вы вообще состояли?

— Я никогда ни в каких контрреволюционных организациях и группах не состоял.

— А чем вы тогда объясняете арест членов христианского студенческого кружка, фактически занявшегося контрреволюционной деятельностью?

— Прежде всего, я глубоко убежден, что советская власть религиозных людей не понимала и не понимает по сие время, поэтому совершенно естественно, [что] уже тогда возникли подозрения в том, что христианский студенческий кружок, проповедовавший христианскую веру среди студенческой молодежи, занимается контрреволюционной деятельностью. Я этот факт категорически отвергаю, а поэтому не могу считать себя состоявшим в контрреволюционной организации.

— Назовите известных вам по 1920 году членов христианского студенческого кружка и укажите, где они находятся в настоящее время.

— Руководителями этой организации были: Марценковский Владимир Филимонович — лектор, примерно в 1921 году был выслан из пределов СССР за границу; где он находится, мне неизвестно, и связи с ним я не имею; Шереметьева Анна Сергеевна (бывшая графиня) — умерла примерно в 1933 году. Фамилий рядовых членов организации я не назову, ибо не нахожу нужным.

— Расскажите следствию, какую роль вы играли в христианском студенческом кружке в 1920 году.

— В городе Куйбышеве (бывшая Самара) я был активным руководителем организации, являясь председателем.

— Назовите круг ваших родственников и близких знакомых и укажите, где они живут, чем занимаются.

— Брат — Амбарцумов Аршак Амбарцумович, живет в городе Москве, Вспольный переулок, дом № 19, квартира 9, работает инженером Главугля; сестра — Амбарцумова Наталья Амбарцумовна, проживает в городе Москве, Владимиров проезд, дом № 6, работает учительницей глухонемых; что касается своих знакомых, то я их просто не назову, ибо не хочу компрометировать своей судьбой. Должен еще указать тетку Кноблох Ольгу Андреевну, которая выслана в Кировскую область в 1935 году из Сталинградского края, города Красноармейска, а за что — мне неизвестно...

— Следствие располагает данными, что вы у себя на квартире проводили тайные богослужения. Дайте показания по этому вопросу.

— Тайных богослужений у себя на квартире я не проводил. Начиная с 1931 года я бросил работать как священник и с тех пор богослужениями не занимаюсь вообще, хотя сана с себя не снимал — не отказывался.

— Имели ли место случаи, когда во время личного богослужения присутствовали посторонние люди?

— Таких случаев не было...

— Вы на следствии 21 сентября 1937 [года] заявили, что категорически отвергаете контрреволюционную деятельность христианского студенческого кружка в 1920 году. Чем объяснить такую уверенность и гарантию в отношении этой организации и людей ее?

— На основании принятого устава этого кружка как сама организация, так ее члены должны были быть аполитичными. Поэтому я категорически заявляю, что ни сам кружок, ни его члены контрреволюционной деятельности не могли проводить.

— Вы вчера отказались дать показания в отношении лиц, входивших в организацию в 1920 году, известных вам сейчас как по месту жительства, так и по месту работы. Следствие настаивает, чтобы вы перечислили их.

— Так как я не усматриваю в деятельности этой организации ничего контрреволюционного, то я окончательно отказываюсь называть фамилии ее членов...

— Назовите круг лиц, посещавших вашу квартиру, и расскажите о характере разговоров с ними.

— О том, что квартиру посещали мои брат и сестра, я уже говорил, а в отношении других показания давать я категорически отказываюсь. Разговоры, которые я вел, носили характер семейно-бытовой, религиозный и научный, причем должен указать, что эти разговоры не носили политического характера, и я, в частности, считаю, что политические проблемы не являются главными проблемами ни в жизни отдельных людей, ни в жизни общества...

— Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с Шиком Михаилом Владимировичем?

— С Шиком я знаком с зимы 1928-1929 года, и с осени 1929 года я с Шиком хорошо познакомился, когда его двадцатка с моим отзывом пригласила его служить в церковь у Соломенной Сторожки священником. Я в это время замещал настоятеля церкви.

— Когда и где вы встречались последний раз с Шиком М. В.?

— Последняя моя встреча была с Шиком М. В. осенью 1934 года в Москве, я его случайно встретил на Арбате, и пошли к нему на квартиру.

— Следствие располагает данными, что вы с Шиком М. В. встречались в начале 1937 года, и требует от вас правдивого показания.

— В начале 1937 года я с Шиком М. В. не встречался.

— Зачитываю вам показания обвиняемого вашего единомышленника Шика М. В. от 3 июня 1937 [года] о том, что вы у него были два раза в городе Малоярославце в 1935-1936 годах и два раза был у вас на квартире обвиняемый Шик М. В.

— Да, я, Амбарцумов В. А., целиком подтверждаю показания Шика М. В. о том, что я был у него два раза в городе Малоярославце и он у меня был два раза на квартире в селе Никольском, встречи были у нас в 1935-1936 году.

— Почему вы скрывали от следствия встречи с Шиком М. В. в начале 1937 года?

— Встречи с Шиком М. В. в начале 1937 [года] я скрывал от следствия лишь только потому, что я боялся, что буду обвинен как участник контрреволюционной организации церковников, будучи связан с арестованным Шиком М. В.

— Цель поездок к Шику М. В. в город Малоярославец в 1935-1936 годах?

— Цель моих поездок к Шику М. В. в город Малоярославец в 1935-1936 годах — личные встречи с единомышленником и обменяться мнениями по церковным, общерелигиозным вопросам, а также и жизненным вопросам.

— Изложите содержание контрреволюционных разговоров, имевших место между вами и Шиком М. В.

— При наших встречах мы, то есть я, Амбарцумов и Шик, обсуждали о тяжелом ненормальном положении Православной Церкви в СССР, говорили, что раз Церковь отделена от государства, то государство не должно вмешиваться в церковные дела, также говорили, [что] если Церковь не занимается политикой, то надо дать Церкви свободу действий и дальнейшего ее развития, дать возможность провозглашать свободно проповеди с целью укрепления Православной Церкви. Я говорил, что бывают случаи, когда служители культа невинно осуждаются за контрреволюционную деятельность и высылаются в концлагеря и в тюрьмы.

— Что вы говорили о новой Конституции?

— По вопросам Конституции я говорил, что хотя служители культа и получили по новой Конституции права быть избранными и избирать, но я не верю, что служители культа будут избраны в советы.

— Ваше отношение к советской власти?

— Я по своим убеждениям заявляю, что советская власть есть явление временное, как всякая власть»

Как видно из протоколов, на вопросы о знакомых сотрудниках по Христианскому студенческому движению, близких духовных чадах и собратьях-священниках отец Владимир называл или покойных, или лиц, находящихся вне досягаемости властей, или просто отказывался отвечать; говорил он лишь о том что и без него было известно сотрудникам НКВД.

2 ноября было составлено заключение по следственному делу; отец Владимир обвинялся в том, что он был «активным участником и организатором контрреволюционной нелегальной монархической организации церковников — последователей «ИПЦ», среди своих единомышленников проводил большую контрреволюционную работу, направленную к свержению соввласти и реставрации монархического строя в СССР, то есть в преступлении, предусмотренном ст. 58, п. 10 и 11 УК РСФСР».

Следственное дело было направлено на рассмотрение тройки при УНКВД СССР по Московской области, которая 3 ноября 1937 года постановила «Амбарцумова Владимира Амбарцумовича расстрелять».

5 ноября священномученик Владимир был расстрелян на Бутовском полигоне под Москвой. На запросы родных отвечали: осужден на 10 лет без права переписки. В начале 1956 года сын отца Владимира, уже ставший в это время священником (отец Евгений Амбарцумов принял священнический сан в 1951 году; был настоятелем Свято-Троицкого собора Александра-Невской Лавры в Ленинграде; скончался 26 ноября 1968 года), подал в Прокуратуру заявление с просьбой предоставить сведения о судьбе отца. В полученном ответе говорилось, что отец Владимир умер 21 декабря 1942 года в лагере от заболевания почек. Дата эта родными не была воспринята как день смерти, и о ней не вспоминали. Отпевание решено было совершить 24 мая, в день памяти Валентины Георгиевны Амбарцумовой. По воспоминаниям дочери, «отпевали папу в доме отца Евгения в Шувалове. Отпевание совершало четверо священнослужителей, хорошо его знавших — отец Михаил Соловьев... отец Петр Гнедич... отец Евгений... и еще один иеромонах. Еще кроме того, были... старые друзья моих родителей — Анна Никандровна Сарапульцева и Авенир Петрович, и вся семья Амбарцумовых...» Земля была захоронена на Ваганьковском кладбище в Москве в могилу Валентины Георгиевны.

«Память о твоем папе у меня глубоко в сердце: при жизни он был для меня одним из самых близких по духу и дорогих для души людей, а теперь он сияет мне из Вечности, как сияют многие из великих христиан трех первых веков нашей эры... Тогда семьи подобных твоему папе считали себя счастливыми, имея близких покровителей в Царстве Небесном»,— писал в то время Н. Е. Пестов. «Твой папа был для меня большим другом. В жизни мы встречались с ним на очень «узких дорожках», да таких опасных, что только в «сказке сказать». Я рада, что мне удалось ему много помогать и во многом. Он у нас почти жил, наш дом был ему родным, и наши скорби и радости были общими. Я знаю, что он меня там встретит»,— писала его жена Зоя Вениаминовна Пестова.

Чтобы узнать подлинные обстоятельства кончины священномученика Владимира, его дети и внуки в течение многих лет молились святому великомученику Артемию, помогающему отыскивать пропавших (память 20 октября/2 ноября). Весной 1989 года родственники подали заявление в Прокуратуру с просьбой выдать копию свидетельства о реабилитации и в августе получили справку, в которой говорилось, что постановление тройки от 3 ноября 1937 года аннулировано «из-за недоказанности преступления». В управление КГБ был подан запрос о причине и месте смерти.

1 ноября, накануне дня памяти святого великомученика Артемия, Лидия Владимировна читала его житие и молилась; ночь со 2 на 3 ноября прошла почти без сна. Наутро семья узнала, что отец Владимир принял мученическую кончину: 3 ноября один из его внуков был приглашен в КГБ, где ему сообщили, что именно в этот день, 3 ноября, в 1937 году постановлением тройки отец Владимир был приговорен к расстрелу и 5 ноября того же года расстрелян.

По одному делу с ним были осуждены и расстреляны Владимир Алексеевич Комаровский, художник-иконописец, и Сергей Михайлович Ильин.

5 ноября 1989 года, через 52 года после расстрела священномученика Владимира, отец Глеб Каледа отслужил по нему заупокойную литургию. На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года священномученик протоиерей Владимир Амбарцумов был прославлен в лике святых.

(Житие по журналу «Календарь» № 11 за ноябрь 2001 г.)