Священномученик Иоанн (Бойков)

Священномученик Иоанн (Бойков) родился в 1891 году в городе Бежецке и был старшим братом священномученика Иакова (Бойкова). В 1915 году он окончил Тверскую Духовную семинарию и поступил псаломщиком в собор в городе Осташкове. В 1917 году умер отец священник, и родственники уговорили Ивана Яковлевича вернуться на родину в Бежецк, куда он приехал в 1918 году и устроился работать учителем. Но не по душе было религиозному молодому человеку преподавание в новой, враждебной православию школе. Он женился, оставил учительство и в 1921 году был рукоположен в сан священника ко храму села Залужанье Молоковского района Тверской области. Здесь он служил до 1929 года. В это время началась коллективизация, и, как почти везде, она началась с закрытия храма. После того как храм был закрыт, жена Евфросиния Михайловна стала просить его, чтобы он не искал нового места священника и перестал служить; о том же просили и некоторые из крестьян, видя, что надвигается беда и не сегодня-завтра священник может быть арестован. Они говорили ему:

— Отец Иван, ведь уже и в Москве всё разрушают, храмы взрывают, оставь служение.

— Нет, я не изменник Богу. Море переплывешь — на берегу утонешь.

Но на всякий случай, чтобы из-за его священства власти не преследовали семью, он разрешил жене развестись.

В 1929 году о. Иоанн получил место священника на погосте Белом Молоковского района, а 1 ноября 1930 года перешёл служить в храм села Бошарова. Здесь жили монахини из многих закрытых монастырей и церковная служба правилась по-монастырски.

Время от времени о. Иоанн приезжал в Залужанье навестить семью и повидаться с прихожанами, которые искренне любили глубоко верующего священника. Приезжать приходилось ночью, чтобы не навлечь беду на близких. Но все равно, часто случалось так, что соседи, которым ГПУ поручило следить за домом священника, доносили о приезде о. Иоанна уполномоченному ОГПУ, тот посылал милиционера, который, приходя, спрашивал, здесь ли священник, и тут же уходил, не желая арестовывать его.

Побывав дома и всех повидав, священник ночью уходил пешком в село, где служил. ОГПУ все же решило арестовать священника, а вместе с ним и прихожан-крестьян. Формально их обвинили в том, что они являются противниками создания колхозов, повсюду говорят против них и создали на этой почве целую группу, которую будто бы и возглавил о. Иоанн Бойков. Соседи в очередной раз донесли, что к жене и детям приехал священник, и на этот раз ГПУ само арестовало его. Виновным себя о. Иоанн не признал. На допросе, отвечая на вопросы следователя, он показал: «В селе Залужанье я не стал служить с октября месяца 1929 года ввиду того, что церковь закрыли. Там я служил восемь лет. Особой дружбы мне с кем-либо вести не приходилось по той причине, что я глуховат, болезненный. В деревне Малые Дельки я знаю всех, так как эта деревня была прихода церкви села Залужанье. Знаю там Павлова Василия Павловича как живописца, так как последний лично мне писал икону и в церковь писал две иконы, затем золотил крест на колокольне. Кроме того, когда бывали в деревне Малых Дельках молебны и бывала плохая погода, приходилось останавливаться у Павлова, так как у него имеется навес и удобно ставить лошадь. Специально в гости к нему не ходил. Какой-либо помощи, советов я ему не давал и около года совершенно не виделся с ним. С момента моего отъезда в село Бошарово, то есть с 1 ноября 1930 года я ни с одним прихожанином Залужанского прихода не видался и никакой связи не имел, как письменной, так же и живой. Приехал я в село Залужанье 11 марта и, так как в Бошарове уволился совсем, привез детям картофеля два узла и хотел на другой день ехать на Красный Холм в город Бежецк к преосвященному епископу Григорию проситься куда-нибудь на службу в другой приход, но уехать не удалось, так как 12 марта был задержан на квартире у разведенной жены Постниковой. Больше по настоящему делу добавить ничего не могу».

Были арестованы и крестьяне, но ни один из них не признал себя виновным и не стал поддерживать выдумок следователя. Как раз именно в этом селе бедняки выступили против раскулачивания и изъятия имущества у односельчан, сумев доказать, что ни кулаками, ни «мироедами» они не являются. Тогда власти обложили «виновных» налогом и, поскольку налог был велик и не был уплачен, потребовали уплату штрафа, а за неуплату штрафа постановили изъять все имущество; однако сельсовет медлил с исполнением бессовестного решения. Теперь, когда и священник, и крестьяне были арестованы, следователь спросил председателя сельсовета Ивана Кутьина, почему он не произвел изъятия имущества у оштрафованных крестьян. Тот ответил: «Я не выношу крика и плача детей, и поэтому отказался идти, но я не говорил другим членам сельсовета, чтобы и они не ходили, а почему и они не пошли, я не знаю».

Через месяц, 20 апреля 1931 года, Тройка ОГПУ приговорила о. Иоанна к пяти годам исправительно-трудовых лагерей; вместе с ним были приговорены к различным срокам заключения и ссылки четверо крестьян.

После ареста священника у его жены Евфросинии отобрали дом в Залужанье и все, что в нем было, хотя дом был построен еще ее родителями, когда она решила выйти замуж за Ивана Яковлевича. Без дома и средств остались дочери о. Иоанна, Нина и Вера, которым было тогда восемь лет и четыре года. Власти отобрали всю одежду, у детей забрали игрушки, родным священника разрешили взять из дома только то, что те успели надеть.

Незадолго до ареста о. Иоанн просил свою мать, Александру Васильевну: «Мама, когда меня арестуют, не оставь моих детей, помоги им». Сестра о. Иоанна была против того, чтобы давать приют жене брата, потому, мол, что у Евфросинии Михайловны есть свои родственники, но Александра Васильевна настояла, и жена о. Иоанна с детьми поселилась в Бежецке в доме его матери. В доме в это время проживало много родственников, и семья арестованного священника поселилась на кухне. Поскольку Евфросиния Михайловна была лишена гражданских прав как жена священника, несмотря на то что была с мужем разведена, на работу ее никуда не принимали. И пришлось ей ходить по миру и побираться. Свое нищенство она от детей скрывала, чтобы те не переживали за нее и не стыдились; она никогда не ходила просить в храмы, так как это быстро дошло бы до родственников, а ходила по глухим и дальним деревням. Утром потихонечку соберется и уйдет, вечером придет с тем, что подаст Господь. Все, что ей удалось сохранить из личных вещей, в первые же дни было обменено на продовольствие. Но бесконечно так не могло продолжаться, и она поехала к своей сестре в Москву посоветоваться. Сестра ее принимала, но помочь ничем не могла, да и принимала как жену арестованного священника, тайно: только накормит — и все, на ночь никогда не оставляла, боялась, чтобы муж не узнал. Ехала однажды к ней Евфросиния в Москву и горько плакала, глаза не просыхали от слез. И вот какой-то человек спросил ее:

— Да что вы плачете-то? Что у вас случилось?

— Да вот еду, еду, а сама не знаю, куда и как еду и на что и как мне жить.

И человек тогда ей сказал:

— Поезжайте в Иваново-Вознесенск, есть такой город — Иваново-Вознесенск. И там вас в правах восстановят. Устроитесь работать на комбинат и восстановитесь в правах.

Евфросиния, как он это сказал, сразу ему поверила и отправилась в Иваново-Вознесенск — поначалу одна, без детей. Приехала — чужой город, ни одного родного человека. Пришла она на меланжевый комбинат, и там ей кто-то сказал: «Идите по такому-то адресу. Там живет одинокая старушка, она вас пустит».

Это была одинокая бабушка, девица, она сама и свой маленький домик построила, и дрова заготовляла, и все по дому сама делала. Постучалась робко Евфросиния Михайловна.

— Кто, кто там? Кто ты?

— Да вот я... мне посоветовали.

Женщина глянула на пришедшую и говорит:

— Проходи, проходи! Ты знаешь, какой мне сон сегодня приснился? Увидела я, как ко мне в окошко священник постучал. Проходи, проходи, матушка! И детей привози, устраивайся.

Съездила Евфросиния Михайловна за детьми, устроилась работать на меланжевый комбинат, на самую тяжелую, грязную работу, на которую никто не шел — цеха убирать. Проработала она здесь один год и стала болеть, и ей сотрудники на комбинате посоветовали — похлопочи, чтобы тебя восстановили в правах. Хлопоты увенчались успехом, ее восстановили в правах, она уехала в Бежецк и устроилась работать учительницей. Но проработала недолго: как узнали, что она жена священника, так уволили. И она пошла в другую школу, но здесь повторилось то же самое. В последний раз она устроилась в школу в Княжеве, в селе, где служил брат ее мужа о. Иаков. И здесь директор школы хотел не только уволить ее как жену священника, но стал добиваться, чтобы ГПУ непременно арестовало ее. Все эти события и переживания привели к тому, что у Евфросинии Михайловны на продолжительное время отнялись ноги. Врачи выписали ей документ об инвалидности, и Александра Васильевна сказала ей: «Фролушка! Не ходи больше работать. Не ходи. Ну их. Не ходи к ним больше работать». Это был 1937 год. О пенсии ей пришлось хлопотать долго, многократно она писала властям, писала даже Крупской. Пенсию ей дали самую незначительную, только чтобы хлеба купить, но с Божьей помощью она с детьми выжила.

Сразу же по прибытии в лагерь о. Иоанн написал всем своим родным и писал во всё время заключения.

28 июля 1934 года.

Дорогая мама!

Я, слава Богу, жив и здоров, из Суянки меня отправили 25 июля на этап в Вишеру, а сейчас 28 июля утром в пять часов из Вишеры отправляют, не знаю куда. Обо мне не беспокойтесь. Я здоров и благополучен. Привет всем родным. Где буду находиться, я напишу.

Бойков».

Хотя и успокаивал о. Иоанн своих родных, но здоровье его было подорвано, туберкулез давал о себе знать, и в сочетании с тяжелой работой это оказалось непереносимым. Вскоре после этого последнего письма о. Иоанн скончался.

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.